Группа «Наадя» выпустила дебютный альбом и сейчас колесит по Уралу и Сибири с туром в его поддержку. Последние пару лет участники англоязычного проекта Moremoney занимаются лиричной электроникой на русском и уверенно собирают на этой с виду невесомой поверхности крепкую слушательскую базу. Одетые в свитшоты с авторскими принтами, музыканты исполняют песни о Далиле, метафизических Альпах и умной женственности в клубах на тысячу человек. Мы встретились с вокалисткой и лидером группы Надей Грицкевич, чтобы выяснить, готова ли она стать лицом новой русской поп-музыки, за которую не будет стыдно.
Дебютный альбом группы «Наадя» наконец-то увидел свет. Сейчас у вас настоящая страда: презентации, интервью, гастрольный тур. Кажется, столь широкого освещения ваши прежние работы еще не получали. Ощущаете ли что-то вроде выхода на новый уровень?
Да, ощущаю, но пока, скорее, негативные стороны. Мне кажется, что у людей сложилось впечатление, будто мы пытаемся быть везде, заставить каждое музыкальное СМИ рассказать о нас. На самом деле, это не так: мы ни на кого не можем давить, и если о нас пишут, то из собственных побуждений.
Выход альбома, действительно, широко анонсировался на различных медиа-площадках, среди которых и телеканал «Дождь», и «Москва FM», и ваши аккаунты в соцсетях. Все это составляло заранее продуманную стратегию продвижения?
Да, и это обычная ситуация. Когда у группы выходит альбом, предполагается определенный объем промо-материалов. Другое дело, что стратегия изначально была рассчитана на более длительный период. Предполагалось, что материалы появятся «чуть раньше», чем это произошло. Альбом вышел 20 октября, а уже на 23-е число была назначена презентация в клубе на тысячу человек. Перед моими менеджерами встала практически невыполнимая задача: продать билеты на мероприятие за три-четыре дня – и, судя по количеству людей, которые все-таки пришли, выполнена она оказалась с блеском. Так что план был, но осуществить его столь массированно нас вынудили обстоятельства.
Группа «Наадя» развивается довольно быстро и плодотворно. Весной 2013 года проект был представлен на «Пикнике Афиши», и с тех пор вы успели выпустить мини-альбом, сборник ремиксов, отыграть многочисленные концерты. Откуда такой мощный стартовый импульс?
В какой-то момент я приняла важное решение: заниматься только музыкой, и серьезной музыкой. Это было значимо прежде всего для меня самой. Что касается проекта в целом, нельзя сказать, что импульс возник только полтора года назад. Я готовила себя к этому довольно давно и, когда решилась начать, поняла, что нет смысла заниматься им вполсилы, урывками. Наверное, именно поэтому у нас такие нехарактерно высокие темпы работы, и я, на самом деле, получаю от этого огромное удовольствие. Завтра мы отправляемся в тур по Сибири, что также станет для группы новым опытом. Мы участвовали в чем-то подобном прежде, но теперь впервые будем давать по пять концертов в неделю.
Вам предстоит преодолеть колоссальные расстояния, типичные для этой части России. Чувствуете ли вы идентичность того или иного географического пространства, просто взаимодействуя с местной публикой?
В какой-то степени да, слушатели везде разные. Где-то ты выходишь на сцену и, глядя на лица людей в зале, понимаешь, что сегодня все будет хорошо, где-то – выходишь и понимаешь, что будет сложно. Пока у меня не такой большой гастрольный опыт, чтобы клеймить публику и говорить: в Питере все вялые, а в Екатеринбурге – все веселые. Многое зависит и от формата мероприятия: или это фестиваль, или это собственное выступление, на которое публика приходит подготовленной, чтобы послушать именно тебя.
Летом этого года вы с Машей Теряевой приняли участие в фестивале Red Bull Sounderground. Кажется, там контакт со слушателями был как раз тесным.
Да, но тут еще дело в самих бразильцах: они очень теплые, тактильные. В России, когда к тебе прикасается посторонний, первая реакция – дать в морду. По крайней мере, ничего хорошего ты обычно не ожидаешь. Для людей в Бразилии потрогать незнакомца совершенно нормально. Я не очень открытый человек, Маша выросла в рабочем районе Красноярска, так что мы обе такие «сибирские женщины». Там же люди подходят, начинают обнимать тебя, целовать. В первый же день одна женщина написала нам любовное письмо на португальском и чуть ли не засунула мне его в карман.
Как бы, по-вашему, могли отреагировать на мероприятие, подобное Soundergound, люди в московском метро?
Этот фестиваль отличается от привычных уличных музыкальных форматов, в том числе тех, с которыми сталкиваешься в Москве. Здесь, когда я иду по переходу, то слышу «Кино», «Аквариум», «Наутилус Помпилиус» – все, что угодно, только не оригинальный и по-настоящему интересный материал. На фестивале Sounderground, напротив, профессиональные музыканты исполняли собственные композиции. Пока мне сложно представить подобное мероприятие здесь. Во-первых, насколько я знаю, у нас официально запрещено играть в метро. В Бразилии же вокруг в принципе много музыки, и, мне кажется, это правильно: музыка все-таки смягчает людей. Я часто не понимаю, по какому принципу подбираются треки, звучащие по внутреннему радио в нашей подземке. Недавно я спустилась в метро, а там играет главная тема из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» (знаменитая мелодия, написанная Эдуардом Артемьевым, — прим. Modernrock): великолепная мелодия, но, когда слышишь ее, чувствуешь, что выходишь на тропу войны. Не понимаю, почему в московском метро у меня должно возникать ощущение, будто я иду по пустыне с двумя пистолетами.
Расскажите подробнее о песнях, которые вы написали в 15 лет и которые вошли в новый лонгплей?
Вообще, он больше чем на половину состоит из давних вещей. Песня, написанная в 15 лет, – это «Туман», что, по-моему, безошибочно угадывается. Я обратилась к старому материалу, во-первых, потому, что мне было интересно, как он впишется в тот звук, который сейчас меня привлекает. Во-вторых, я хотела посмотреть на ранние песни с более зрелых позиций, выяснить, что я могу дать им теперь.
Как и когда вы осознаете, что эмоции, пережитые вами прежде, могут включиться в ткань песни и о том, что когда-то было для вас сокровенным, теперь узнают другие?
Я недавно задумалась над этим: почему я снова решила обратиться к старым песням? Возможно, дело в том, что когда я только писала их, то еще не была готова делиться с кем-то столь личным опытом. Мне понадобилось время, чтобы дистанцироваться от этих эмоций.
Как ни странно, чем больше я получаю негативных отзывов, тем больше убеждаюсь: я делаю то, что должна делать. Люди часто боятся делиться своими мыслями и чувствами, особенно в России. Нам не свойственно искать поддержки у окружающих…
А как же народные песни? Ведь в них как раз много личных переживаний.
Это та традиция, на которой я выросла и которая повлияла на меня в большей степени. Но, думаю, вы согласитесь, что сейчас не так много песен на русском, в которых человек действительно стремится передать личные переживания. Сложность еще и в том, что к песням на русском относятся внимательнее, требовательнее, чем, скажем, к песням на английском.
Удивительно, что вы говорите об отношении слова и музыки – проблеме, к которой у нас всегда неизбежно возвращаются. В 80-е годы доминировал текст, последующие поколения, наоборот, стремились избавиться от этого…
Если музыканты и пытаются избавиться, то публика к подобным шагам еще не готова. Одной из моих целей было, в том числе, создавать песни, в которых вокал был бы тоже музыкальным инструментом. Дело в том, что русский язык довольно груб фонетически: все эти «ка», «ха», «же»… Когда мы были в Бразилии, то спросили одного нашего продюсера там, как для него звучит русский язык. Он изобразил, и это было так смешно и так похоже! Сразу представляешь клубок из иголок, что-то неприятное, скрежещущее. Тогда я спросила: «А мои песни так же звучат?». Он ответил, что нет. Для меня это было признанием того, что мне удалось немного смягчить язык.
Авторы «Афиши-Волны» вписывают вас в международный контекст и, сравнивая с западными музыкантами, говорят об «игнорировании предполагаемых культурных границ». Ощущаете ли вы сами эти границы и чувствуете ли необходимость их преодолевать?
Когда мы создавали проект «Наадя», не было звука, на который мы бы хотели ориентироваться. Мы просто начали играть, и уже в ходе репетиций стал формироваться стиль, и он до сих пор развивается. Мы не то что бы отрицаем культурные границы – мы на них никогда не ориентировались.
То есть вы не испытываете желания сделать себе имя в России, а потом замахнуться на Европу?
Ну, во-первых, нельзя забывать, что за границей живет много русских. И когда, например, группа «Аукцыон» едет в зарубежные гастроли, то, наверное, 80% слушателей на концертах – русскоязычные люди. В дальнейшем и мы могли бы выступать перед такой публикой. Что же касается выхода на международный музыкальный рынок, не уверена, что это про нас… Недавно я ездила в Бостон, чтобы работать над сведением альбома вместе с одной нашей подругой (продюсером Радмилой Маркидоновой – прим. Modernrock). Она учится в Беркли, и я была там пару раз. Для меня это стало шоком. В городе – целый комплекс корпусов, и когда идешь мимо них по улице, то понимаешь, что почти каждый встречный – музыкант. Если честно, я не представляю, что будет делать Америка с таким количеством профессиональных авторов и исполнителей.
В недавнем интервью «Афише» вы заметили, что видите себя вне современной поп-сцены. Может ли ситуация измениться впоследствии и обернуться вашим переходом в сегмент коммерческой музыки? Если да, то при каких обстоятельствах это возможно?
В этом смысле показательным кажется пример певицы Ёлки. Она начинала с концертов в небольших клубах, а теперь может и появиться на «Первом канале» в эфире «Вечернего Урганта», и выступить на более скромной площадке. Мне кажется, это неплохой вариант развития событий. Кроме того, сейчас коммерческая музыка может быть представлена в самых разных формах. Например, Lorde исполняет именно такого рода композиции, но ее никак нельзя назвать поп-звездой: она себя так не ведет. Или Sky Ferreira – принцесса гранжа по своему имиджу и большая поп-артистка по сути.
Готовы ли вы стать представлять это поколение небанальной и качественной поп-музыки в России?
Я готова.
Сбор средств в преддверии выхода альбома осуществлялся на сайте Planeta.ru. Что в первую очередь побудило вас обратиться к практике краудфандинга? Не наступило ли еще разочарование? Насколько я понимаю, достигнуть заявленной суммы удалось лишь в последние дни…
Нет, все прошло на удивление хорошо. Приятно осознавать, что существует определенный круг людей, которым небезразлично то, что ты делаешь. При этом они готовы пожертвовать деньги еще до того, как что-то услышали. В этом плане краудфандинг – идеальный способ понять, насколько люди в тебе заинтересованы. Для нас тот факт, что мы пересобрали заявленную сумму на 50 тысяч, говорит о многом. Это работает и на более широком уровне. Как правило, люди, поддержавшие проект, рассказывают о нем, привлекая тем самым еще больше внимания. Я смотрела список городов, из которых поступали средства, – вырисовывается действительно глобальная география.
Вы замечали прежде, что среди ваших поклонников очень разные люди. Есть все же нечто, что их объединяет, существует ли такой усредненный образ слушателя группы «Наадя»?
Мне кажется, у него светлый, открытый взгляд… Забавно, что вы спросили об этом. Дело в том, что недавно на презентации альбома удалось побывать моим родителям, и это был первый мой концерт, на котором они присутствовали. Так вот папа потом сказал: «Как много было умной молодежи».
Автор: Павел Катаев
Фото: Карина Гумерова
